Устои покоя непрочны
на русской болотистой топи,
где грезы о крови и почве
зудят в неприкаянной жопе.

На пире российской чумы
гуляет еврей голосисто,
как будто сбежал из тюрьмы
и сделался- рав Монте-Кристо.

За питейным стеклом тихо гаснет закатом светило.
Желтый свет фонарей загорается в гранях стакана.
Вечность тихо журчит, водопадом сливаясь игриво.
Это я выпиваю заочно вдвоём с Губерманом.

«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся»:
Попробуй громко крикнуть «б...дь» —
И каждый третий обернётся.

Во мне так очевидно графоманство,
что я – его чистейшее явление:
пишу не ради славы или чванства,
а просто совершаю выделение.