Как это странно: все поэты из той поры, наивно-дымчатой, давно мертвы. Их силуэты уже и в памяти расплывчаты.
Пахан был дух и голос множества, в нем воплотилось большинство; он был великое ничтожество, за что и вышел в божество.
Скитались не зря мы со скрипкой в руках: на змелях, евреями пройденных, поют и бормочут на всех языках еврейские песни о родинах.
Судьбой доволен и женой, живу, копаясь в пыльных книжках, и крылья реют за спиной, и гири стынут на лодыжках.
В Москве я сохранил бы мавзолей как память о повальном появлении безумных и слепых учителей в помешанном на крови поколении.