С подонством, пакостью и хамством
по пьесе видясь в каждом акте,
я всё же с дьявольским упрямством
храню свой ангельский характер.

Жизни надвигающийся вечер
я приму без горечи и слез;
даже со своим народом встречу
я почти спокойно перенес.

Меня спросили на иврите:
- Вы на иврите говорите?
А я в ответ на чистом идиш:
- Ты че, в натуре, сам не видишь?!

Много нашел я в осушенных чашах,
бережно гущу храня:
кроме здоровья и близостей наших,
все остальное - херня.

Такая жгла его тоска
и так томился он,
что даже ветры испускал
печальные, как стон.