Мы с детства уже старики, детьми доживая до праха; у страха глаза велики, но слепы на все, кроме страха.
Восьмой десяток, первый день. Сохранна речь, осмыслен взгляд. Уже вполне трухлявый пень, а соки всё ещё бурлят.
В виду кладбищенского склепа, где замер времени поток, вдруг понимаешь, как нелепо не выпить лишнего глоток.
Поет пропитания ради певец, услужающий власти, но глуп тот клиент, кто у бляди доподлинной требует страсти.
Одиноко бренчит моя арфа, расточая отпущенный век, и несет меня в светлое завтра наш родной параноев ковчег.