Подумав, я бываю поражен,
какие фраера мы и пижоны:
ведь как бы мы любили наших жен,
когда б они чужие были жены!

Мой разум, тусклый и дремучий,
с утра трепещет, как струна:
вокруг витают мыслей тучи,
но не сдаится ни одна.

Я должен признаться, стыдясь и робея,
что с римским плебеем я мыслю похоже,
что я все душой понимаю плебея,
что хлеба и зрелищ мне хочется тоже.

 Уж вы меня, зеваки, извините,
Что не написано все это на граните.
Но где б я взял так много тысяч,
Чтоб на граните это высечь? 

Наплывы закатного света
текут на любимые лица,
уже наша песенка спета,
и только мелодия длится.