Стал на диване я лежать, уйдя на полную свободу, и не хочу принадлежать я ни к элите, ни к народу.
То ли поумнел седой еврей: мира не исправишь все равно, то ли стал от возраста добрей, то ли жалко гнева на гавно.
Всегда, мой друг, наказывали нас, карая лютой стужей ледяной; когда-то, правда, ссылкой на Кавказ, но там тогда стреляли, милый мой.
И, вроде, получал не по чуть-чуть, И, помню, не сорил деньгами, А все равно в последний путь Меня несли вперед долгами.
Попыткам осветить свою тюрьму, несчетным видам веры - нет конца, по образу и духу своему творим себе мы вечного Творца.