Такой терзал беднягу страх забытым быть молвой и сплетней, что на любых похоронах он был покойника заметней.
Не спорю, что разум, добро и любовь движение мира ускорили, но сами чернила истории - кровь людей, непричастных к истории.
Хайям взлетел на высшую верхушку, а я взлечу коллеге на макушку, когда российский выпалю рубай и раню им персидскую частушку.
Как любовь изменчива, однако! В нас она качается, как маятник: та же Песя травит Исаака, та же Песя ставит ему памятник.
Охрипли глотки и сели связки, И пусть другие в округе брешут. Про нас потомкам расскажут сказки И наше эго слегка потешат.