В шумихе жизненного пира
чужой не знавшая руки,
моя участвовала лира
всем дирижерам вопреки.

Там рубят, варят и пекут
И, может быть, нальют.
Там хорошо, но я то тут
И там меня не ждут.

А потом, после чёрного кофе,
Будто джинн, в сигаретном дыму,
Сотворю на диване такое,
Что наутро и сам не пойму.

Быть бабой - трудная задача,
держись графиней и не хнычь;
чужой мужик - что пух цыплячий,
а свой привычный - что кирпич.

Во мне так очевидно графоманство,
что я – его чистейшее явление:
пишу не ради славы или чванства,
а просто совершаю выделение.