Свободой дни мои продля, Господь не снял забот, и я теперь свободен для, но не свободен от.
Иван-да-марья как русский цветок двояко ревнует меня весь срок то к лотосу, то к хризантеме, то одиозно к себе между строк.
С утра до тьмы Россия на уме, а ночью - боль участия и долга; неважно, что родился я в тюрьме, а важно, что я жил там очень долго.
Сквозь общие радость и смех, под музыку, песни и танцы дерьмо поднимается вверх и туго смыкается в панцирь.
Здесь, как везде, и тьма, и свет, и жизни дивная игра, и, как везде, - спасенья нет от ярых рыцарей добра.