Свободой дни мои продля,
Господь не снял забот,
и я теперь свободен для,
но не свободен от.

Иван-да-марья как русский цветок
двояко ревнует меня весь срок
то к лотосу, то к хризантеме,
то одиозно к себе между строк.

С утра до тьмы Россия на уме,
а ночью - боль участия и долга;
неважно, что родился я в тюрьме,
а важно, что я жил там очень долго.

Сквозь общие радость и смех,
под музыку, песни и танцы
дерьмо поднимается вверх
и туго смыкается в панцирь.

Здесь, как везде, и тьма, и свет,
и жизни дивная игра,
и, как везде, - спасенья нет
от ярых рыцарей добра.