Судьбы моей причудливое устье
внезапно пролегло через тюрьму
в глухое, как Герасим, захолустье,
где я благополучен, как Муму.

В российской оперетте исторической
теперь уже боюсь я не солистов,
а слипшихся слюной патриотической
хористов и проснувшихся статистов.

Вовек я власти не являл
ни дружбы, ни вражды,
а если я хвостом вилял -
то заметал следы.

Есть люди - пламенно и бурно
добро спешат они творить,
но почему-то пахнут дурно
их бескорыстие и прыть. 

Восхищенные собственным чтением,
два поэта схлестнули рога,
я смотрю на турнир их с почтением,
я люблю тараканьи бега.