Когда лысые станут седыми,
выйдут мыши на кошачью травлю,
в застоявшемся камерном дыме
я мораль и здоровье поправлю.

Гордыня во мне иудейская
пылает, накал не снижая:
мне мерзость любая еврейская
мерзей, чем любая чужая.

Предупредить нас хоть однажды,
что их на небе скука гложет,
толпа ушедших остро жаждет,
но, к сожалению, не может.

Раскрылась доселе закрытая дверь,
напиток познания сладок,
небесная высь - не девица теперь,
и больше в ней стало загадок.

Привык я заниматься только делом,
В ином меня никто не упрекнёт,
Я женщину всегда прикрою телом,
Когда она на это намекнёт.