Под грудой книг и словарей, грызя премудрости гранит, вдруг забываешь, что еврей; но в дверь действительность звонит.
В пустыне усталого духа, как в дремлющем жерле вулкана, все тихо, и немо, и глухо - до первых глотков из стакана.
Стало тише мое жилье, стало меньше напитка в чаше, это годы берут свое, а у нас отнимают наше.
Всегда мне было интересно, как поразительно греховно духовность женщины - телесна, а тело - дьявольски духовно.
Засрав дворцы до вида хижин и жизнь ценя как чью-то милость, палач гуляет с тем, кто выжил, и оба пьют за справедливость.