Россия умудрится проморгать неповторимых светочей как мать, которой даже жмуриться негоже, но светочи слепят её, видать.
Меж ними, будто провод телефонный, протянута верёвка бельевая. А виноградник, в яблоню влюблённый, безмолвствует, с чего начать не зная.
Я больше не буду у Данко в долгу, когда ретивое, как факел, зажгу и там, где не видно ни зги россиянам, узрю, наконец, эту самую згу.
Я друг чинару вдвойне, как только о нём при мне с весною в деве-древушке грустит душа Шаганэ.
Иван-да-марья как русский цветок двояко ревнует меня весь срок то к лотосу, то к хризантеме, то одиозно к себе между строк.
В двухтомнике бога листок за листком лишь первый живыми читается том, но я полумёртвый читатель, который уже посягнул на листок во втором.