Над смыслом жизни лучшие умы Страдали в древней Греции и Риме, И если вдруг его откроем мы, То психиатр без очереди примет!
Народ бормочет и поёт, но пьяный взгляд его пронзителен: вон тот еврей почти не пьёт, чем, безусловно, подозрителен.
В автобусе, не слыша языка, я чую земляка наверняка: лишь русское еврейское дыхание похмельное струит благоухание.
Папа сынишку ремнем наказал, После за чем-то спустился в подвал. Месяц смеялся счастливый парнишка, Не открывалась на двери задвижка.
На безрассудства и оплошности я рад пустить остаток дней, но плещет море сытой пошлости о берег старости моей.