Последнюю в себе сломив твердыню и смыв с лица души последний грим, я, Господи, смирил свою гордыню, смири теперь свою - поговорим.
Забавно здесь под волчьим взглядом повсюдной жизни колыхание, а гибель молча ходит рядом, и слышно мне её дыхание.
Ни одной чумной бацилле не приснится резвость Цили. А блеснувшая монета в ней рождает скорость света.
Так ли уж совсем и никому? С истиной сходясь довольно близко, все-таки я веку своему нужен был, как уху зубочистка.
Мы - необычные рабы, мы быть собой не перестали, есть упоение борьбы в грызенье проволочной стали.